и стремлениями к просвещению и рационализму, ей представлялось опасным то, что было только именно младенческим порывом зарождавшейся общественной мысли и деятельности» (Пыпин. Русское масонство. Вестник Европы, 1867, № 12, стр. 47–48). Надо заметить, что Екатерина была не одинока в своем подозрительном отношении к масонству. Многие из ее современников еще более подозрительно и недоверчиво относились к этому движению. Из многих свидетельств такого рода сошлемся на записки Лопухина, которые подробно описывали отношение тогдашнего общества к масонству. Так, например, он говорит, что «люди, как бы почитающие себе за должность осуждать других и порицать то, чего совсем не знают, распускали разные о нас толки. Шум был велик, потому что людей таких много, и еще больше тех, которые столько же охотно верят всякому дурному о других, сколько не хотят поверить доброму».

Аллегорическое изображение.

Allegorie (Музей П.И. Щукина)

Этим, естественно, объясняется та позиция, на которую встала Екатерина II по отношению к Новикову и московским масонам, которых она до конца дела не отделяла от Новикова. Познакомившись с делом, произведя расследование, Екатерина уяснила себе это различие, чем и объясняется неодинаковый исход дела по отношению к разным лицам. О Новикове Екатерина выразилась, что он «умный, но опасный человек», и «мартинист хуже Радищева». Даже еще во время следствия ее не могли разубедить некоторые положительные доводы в пользу Новикова, так что и после доклада архиепископа Платона[52] Екатерина отозвалась о Новикове: «C’est un fanatique». Поэтому по существу в преследовании масонов нужно различать два дела: дело самого Новикова и дело всего масонства.

Теперь нам остается проследить историю развития грозы, постепенно надвигающейся на деятельность Новикова и вообще масонства. Надо отдать должное осторожности, с которой Екатерина II подходила к этому делу. Деятельность Новикова обратила на себя ее внимание уже в 1784 г., когда новиковский кружок находился еще под покровительством московского главнокомандующего графа Чернышева. В августе этого года в своем особом указе на имя Чернышева императрица говорит, что владелец типографии Московского университета Николай Новиков напечатал в ней несколько книг, изданных Комиссией о народных училищах, что нарушает права комиссии и ее доходы, поэтому предписывается взыскать с издателя понесенные ею убытки. Новиков дал объяснение, что книги[53] напечатаны по распоряжению московского главнокомандующего. Через месяц был получен новый указ, запрещавший печатать в Москве «ругательную историю» Ордена иезуитов, так как этот Орден взят государыней под свое покровительство. Это снова касалось Новикова, который действительно тогда печатал историю Ордена[54].

Отношение правительства к масонам становилось все менее благоприятным. Это отражалось на отношениях к ним московских главнокомандующих, сменивших графа Чернышева. Первым его преемником был граф Брюс, который считал мартинистов людьми весьма опасными в политическом отношении. Он подозревал, что под покровом этого учения кроются стремления нанести ущерб власти и нарушить существующий порядок.

Митрополит Московский Платон (собр. С.П. Виноградова)

Таково было мнение самой императрицы, на что Брюс указал Лопухину перед его отставкой (Лонгинов, стр. 246–247). Правда, преемник Брюса, старый воин Еропкин, вступивший в должность главнокомандующего в 1786 г., довольно терпимо относился к масонам (там же, стр. 268). Но в 1790 г. главнокомандующим был назначен князь Прозоровский, человек весьма не расположенный к новиковскому кружку и усердствовавший в проведении взглядов императрицы. Сам Прозоровский охотно верил всем тем рассказам и слухам[55], которые ходили в обществе о мартинистах (там же, стр. 301). Неудивительно поэтому, что он выказывал в нем особое усердие. В таких условиях проходил процесс Новикова. Его можно разбить на несколько этапов.

Во второй половине 1785 г. граф Брюс и архиепископ Московский Платон получили указы, которые требовали духовной и светской ревизии всех частных школ и училищ в Москве, а затем и ревизии книг, вышедших из новиковской типографии. В указах говорилось, что в школах допускается «суеверие, развращение и обман», а среди книг печатаются «многие странные книги»; затем требовалось, чтобы впредь не появлялись книги, в которых заключаются «колобродство, нелепые умствования и раскол». Сверх того, архиепископу предписывалось испытать Новикова в Законе Божием. Это было первое серьезное предостережение, сделанное императрицей. Московский губернский прокурор А.А. Тейльс нашел только две вредные книги, напечатанные в университетской типографии Новикова, так как другие книги печатались в Типографской компании или в типографии Лопухина. Так как все эти типографии находились в распоряжении Новикова, то, возможно, его кружок избегал печатать в университетской типографии наиболее опасные книги. Впрочем, в этот раз в руки следователей еще не попали книги, напечатанные в тайной типографии без надлежащих разрешений; эти книги как раз и имели наиболее важное значение. В общем, Тейльс опечатал, считая нужным подробно рассмотреть, четыреста шестьдесят одно наименование книг, продававшихся в книжной лавке Новикова. Книги были исследованы цензорами, назначенными архиепископом Платоном. В Управе благочиния Новикову пришлось давать показания об издании книг в его типографиях. С другой стороны, Платон нашел среди книг, предложенных ему для рассмотрения, частью книги вредные, частью книги мистические, которых архиепископ, по его собственному признанию, не понимает, и частью книги, полезные для общества.

Все это расследование закончилось для Новикова на этот раз довольно благополучно. Архиепископ Платон признал Новикова хорошим христианином, найдя удовлетворительными все его ответы касательно веры.

Книги, признанные Платоном вредными, не особенно испугали императрицу, потому что среди них были сочинения энциклопедистов и тому подобное. Указ от 27 марта 1786 г. запрещал продажу только шести книг как раз масонского направления. В нем содержались угроза в адрес Новикова и его типографий и запрет печатать книги, содержащие «странные мудрования».

Но одновременно центральное правительство стало преследовать и благотворительную деятельность новиковского кружка. Указом от 23 января 1786 г. повелевалось все частные школы и больницы в Москве, кроме имеющих особые привилегии и состоящих на учете в Правлении светского и духовного начальства, подчинить ведомству Приказа общественного призрения и предписывалось наблюдать за всеми учреждениями новиков-ского кружка (Лонгинов, стр. 250–260).

В следующем году преследования приняли уже более серьезный характер. По-видимому, раздача Новиковым хлеба простому народу в голодный 1787 год послужила толчком к интенсивным мерам против его кружка. В этом году последовало запрещение печатать в светских типографиях книги[56], относящиеся к церковному или Священному Писанию, запрещена продажа этих книг в частных лавках, что грозило абсолютным прекращением издательской деятельности новиковского кружка; наконец, последовал запрет отдавать Новикову университетскую типографию (Лонгинов, стр. 279–289). В 1791 г. в Москве появляется известный граф Безбородко, имевший целью негласно произвести следствие о масонах. Он имел очень широкие полномочия, но уехал из Москвы